Субъектность — не качество, а эффект

Люди по умолчанию склонны оценивать Других в рамках собственных систем координат. Cлышали, наверное, когда говорят «ты судишь всех по себе». И человек судит, причем не только других людей, но и не-человеческих животных.

Подобные практики суждения о живом — в пределах собственных, человеских, парадигм — как минимум необъективны и как максимум опасны. Скажем, если судить щенка-хулигана по меркам человеческого «хорошо-плохо», ни к чему кроме «плохо» не придешь. При этом, очевидно потеряешь из виду то, что собака — это животное, которое действует в пределах норм своего поведения с учетом возраста и здоровья, а не потому что хочет насолить вам потому что вы слишком мало играли. Этот бытовой пример высвечивает сложную и двоякую иллюзию, бытующую в культуре.

С одной стороны, когда существо не-человеческой природы что-то делает «плохо», мы склонны атрибутировать ему человеческую сознательность.
Например, «он мне мстит», «вредная собака». Сознательность в данном случае становится основанием для воображаемой человеком субъектности собаки. Будто действительно собака разделяет человеческую парадигму причинно-следственной связи (и разделяет человеческие системы ценностей) и сознательно (по человеческим меркам) принимает решение о мести.

С другой стороны, по умолчанию мы отказываем существам не-человеческой природы в субъектности. Этот отказ принимает множество форм и реализуется мириадами способов. Скажем, парадигма «человек — царь зверей потому что умеет думать/говорить», риторика в духе «да что им будет, они же ничего не понимают», практики обращения с животными как с бездушными вещами и много чего еще. А в реальности, не только отказываем, но и по умолчанию подразумеваем, что у существ не-человеческой природы нет этой самой «субъектности».

Выходит противоречивая картина: «плохое» поведение животное обязательно реализует сознательно, специально; во всех остальных случаях оно «бессознатеьно», «объектно», потому можно не учитывать его интересы и потребности. В таких рамках крайне сложно обсуждать как минимум любые инициативы по внедрению гуманного отношения к существам не-человеческой природы.

«Субъектность» — это то, что традиционно разделяет «человека» и «животных». Обычно ее понимают как способность к сознательному действию. Чаще всего она считается характеристикой, присущей людям. Так, всё, что не действует в соответствии с рамками человеческой сознательности — несубъектно и, значит, объектно. Или: коль скоро у животных нет человеческого сознания, они не способны действовать «сознательно», потому они — объектны. А все, что не-субъектно, не-достойно морального отношения в свой адрес.

На практике, например, это проявляется как отношение к животным как к вещам (объектам), которые можно покупать и продавать — как стулья или столы. Или формулировать отношение к животным через их не-человечность в духе «животное можно бить потому что оно не человек» или «право животного на защиту от боли не нужно потому что оно не человек».

Выходит, что, пока мы рассматриваем субъектность как видовую особенность людей, говорить о субъектности животных не приходится. Особенно с учетом того, что именно человек «придумал» категорию субъектности, применимую к людям — без учета иных животных. В то же время, пока животные «объектны», к ним нельзя применить меры (скажем, правовой) защиты подобные той, что гарантированы людям: свобода от боли, например. Или защиты их видоспецифического поведения.

Человек построил институты, социокультурные структуры, а также эксклюзивные для не-людей инфраструктуры. А «субъектность» живого может стать методологическим и культурным сдвигом, способным помочь защитить не-человеческих животных от человеческой «субъектности». Автор акторно-сетевой теории, философ Бруно Латур предлагает другой подход к определению субъектности (акторности)¹. Согласно ему, человек субъектен только в момент, когда он вступает во взаимодействия с другими акторами — людьми, животными, итд. То есть, субъектность обретается кем угодно в момент, когда этот кто-то действует. Соответственно, животное также становится актором (субъектом) в момент взаимодействия с другими акторами. В том числе людьми.

Выходит, как только мы перестаем считать «субъектность» характеристикой вида, а рассматриваем ее как эффект взаимодействия, существа не-человеческой природы оказываются мгновенно включены в иное поле действий и дискуссий. Оказывается, чтобы быть субъектным необязательно быть «человеком», — достаточно действовать в мире и взаимодействовать с другими субъектами. В частности, например, тогда избегание собакой контакта с человеком справедливо считать не выражением страха, а проявлением «субъектности», которую, согласно даже интуитивному пониманию морали, необходимо уважать.

Если мы соглашаемся с Латуром и совершаем этот когнитивный сдвиг — от субьектности как характеристики вида к субъектности как к эффекту, — обнаруживаем потенциал для практической реализации философских изысканий.

Представим, что в семье есть маленький ребенок и собака. Ребенок начинает преследовать собаку чтобы с ней поиграть, собака убегает и прячется в «нору». Ребенок ее находит, тянет руки в «безопасное место» собаки, она сначала предупреждает рыком и потом прикусывает. В парадигме «субъектность как характеристика» мы оцениваем укус собаки как то, что она глупа, опасна и ее надо тренировать — «кто же кусает ребенка?!». Такая собака нередко будет даже (физически) наказана. В парадигме «субъектность как эффект» мы видим, что собака несколько раз показала нежелание общаться с ребенком и сделала все, чтобы избежать общения, и это именно ребенок не оказался оснащен знанием (комментариями родителей) о том, как избежать прикуса. Незнание не спасает от ответственности.

Осмысляя субъектность животных в новом свете, мы не только оформляем более сензитивную и инклюзивную среду, но и создаем систему более безопасных сдержек и противовесов для парадигмы взаимодействия человеческих и не-человеческих животных.